ДВА СЕРДЦА МНЕ ДАНЫ

Тамара Жирмунская

Слово «мулатка», которым назван один из сборников Расула Гамзатова, как все его ударные слова, прорастает сквозь кожуру единичного значения. «Мулатка» – это уже не просто женщина, чья мама «черная» и чей отец «белолик». Это уже – и «Куба, гордая мулатка... королева и солдатка», и жизнь поэта, и песня его, и, наконец,– «прекрасная мулатка – планета с именем Земля». Две крови, два начала, две крайности, между которыми помещается век человеческий, соседствуют во многих стихах поэта. Они как бы образуют поэтическое единство противоположностей, которые назову для краткости «двуединством». Жизнь, являющаяся поэту «то вдовой, то невестой», естественно, требует от него ответной реакции. Гамзатов воплощает мысль во что-то убедительное, осязаемое, пусть даже ошарашивающее своей несообразностью. Когда и где попутать смог лукавый, Но кажется, два сердца мне даны:

Одно в груди постукивает с правой,
Горит другое с левой стороны,
А на плечах, как будто две вершины,
Две головы ношу я с давних пор.

(Р. Гамзатов. Люди и тени. Фрагмент. Перевод Я. Козловского)

Диалектическая мысль, как видим, не противоречит поэзии, питает ее. Поэзия боится другого: «опасной измены себе самому». Драгоценно, что «Мулатка» – это заповедь верности себе, утверждение двуединства, победа той высшей человеческой цельности, которая одна только и достойна поэта.. А достоинство поэта для Гамзатова – главное мерило его значимости.

Надо сказать, что взгляды Гамзатова на поэтов и поэзию складывались необыкновенно счастливо. В молодости поэзия почти всегда являлась ему в образе отца – Цадаса – Поэта и Человека. «И да не высохнут, отец, чернила, в чернильницу налитые тобой»,– это из стихов тринадцатилетней давности.

Смысл и назначение поэзии толкуют по-разному. Облик родного человека такому произволу не поддается. И, может быть, именно родственное одушевление поэзии остерегло молодого писателя от ошибок. С годами поэзия перестала быть тождественна одному из достойнейших, но далеко не единственному своему подданному. Сын не изменил памяти отца, он лишь налил в чернильницу свои собственные чернила. В «Стихах об отце», вошедших в последнюю книгу, он подводит некоторые итоги своей жизни, поэзии:

Если раньше меня все заботы
Вдруг оставишь ты, старец больной,
Дорогого отца моего ты
Разыщи в стороне неземной.

Расскажи, что у всех на примете
И заслуги мои, и грехи,
Что малы у меня еще дети,
Но давно повзрослели стихи.

(Р. Гамзатов. Стихи о Гамзата Цадаса.
«Если раньше меня все заботы…» Фрагмент. Перевод Я. Козловского)

Итак, качество стихов, за которым охотятся многие не столь уже молодые авторы, названо Гамзатовым безошибочно: взрослость. Мне кажется, взрослость приходит к поэту тем скорее, чем меньше он надеется извлечь её из запасников своей души, чем шире доступ к его душе всего сущего.

К душе Гамзатова допущены тысячи людей. Это солидное число взято мной не с потолка, а почерпнуто из стихов поэта. «Тысяча» любимых – это у него в порядке вещей. Такая широта общения граничила бы с неразборчивостью, если бы не его дар – силой страсти превращать далекое в близкое. Шотландец Берне и аварец Махмуд равны перед его сердцем, равны перед его поэзией. Для незнакомки – синьорины, покидающей Кубу, он находит слова заклинания, которыми возвращают издавна и глубоко любимую женщину.

Встречаются поэтические сборники, где стихи о заграничных поездках как наклейки на чемодане, содержимое которого имеет с ним мало общего. Гамзатову это чуждо. Он пишет о таможенниках Лиссабона, предусмотрительно изъявших у него тетрадь стихов. Но лишь для того, чтобы сказать о вечно волнующей его «незримой границе» между добром и злом, талантом и бездарностью, коварством и благородством. По странам Востока и Запада, по Старому и Новому свету Расул Гамзатов возит свою Родину, малую и большую, свою боль, свою мудрость, свою нежность:

Я возвратился из далеких странствий,
И матери погибших сыновей
Спросили, не встречал ли дагестанцев
На дальних берегах чужих морей.

И согрешил я ложью неподсудной,
Сказал: мол, встретился земляк один.
И матери замолкли, веря смутно,
Что это их давно пропавший сын.

(Р. Гамзатов. «Я возвратился из далеких странствий…» Перевод Н. Гребнева)

О посредниках между аварским поэтом и нами – об испытанных его переводчиках – принято говорить всегда хорошо, но всегда скупо. Как будто отдать должное Козловскому и Гребневу – значит, нанести ущерб Гамзатову. Однако он богат не золотом, а талантом, и поэтому отобрать его невозможно.

Как-то так случилось, что две яркие переводческие индивидуальности слились в нашем представлении в единого переводчика – универсала; между тем ни один их перевод не подписывался двумя фамилиями. С самого начала серьезного содружества каждый тяготел к чему-то своему. Козловский – к стиху открыто эмоциональному, где есть чем щегольнуть, есть где разгуляться. Гребнев – к стиху афористическому, строго соразмерному. Обращаясь к двум очень распространенным в Дагестане высоким ремеслам, можно условно сказать, что Козловский «ткал» переводы, Гребнев – «чеканил» их. Хочу во всеуслышание порадоваться, что «Мулатка» переведена на уровне лучших произведений современной русской поэзии. Гамзатова переводили и другие. Искусно, пылко, лукаво. Пожалуй, такой и была на первых порах его лирика, большего от переводчиков и не требовалось.

На пути к большой поэзии от Гамзатова не отстали самые выносливые. Уверена, что секрет тут не только в наращивании мастерства в «марафонском» труде, о необходимости которого мы твердим денно и нощно. Секрет в общем нравственном и гражданском мужестве, в молчаливом согласии: нам по пути. Впрочем, не хвалить Гамзатова, Гребнева и Козловского подрядилась я в этой статье, а скорее – что-то понять в их двуедином поэтическом труде. О триединстве в данном случае не говорю, ибо имею в виду не творцов, а две поэзии. Да, понять, позавидовать, оценить, поучиться. Русский язык, как и аварский, богат глаголами.

1961 год

Жирмунская, Т. Два сердца мне даны [Текст]// Литературная газета.- 1961.- 12 апреля.

Тамара Александровна Жирмунская – поэт, переводчик, литературный критик