ПРЕДИСЛОВИЕ К ЖИЗНИ

Николай Абалкин

Первая книга прозы Расула Гамзатова «Мой Дагестан», как и многие другие книги на свете, начинается с предисловия. Для него отведена первая глава, о чем и свидетельствует ее название «Вместо предисловия. О предисловиях вообще». Но потом окажется, что одной первой главой дело не ограничится. Предисловие, или что-то вместо предисловия захватит многие страницы книги, с первой ее главы доберется до самой последней. И в этой последней главе, как и в первой, автор все также будет озабочен судьбой своего детища.

Что же тогда есть в этом произведении, кроме слишком уж затянувшегося предисловия?

Есть в ней Дагестан, прежде всего.

Есть история и есть современность. Есть поэзия и есть жизнь. Есть фольклор, стародавние обычаи и нравы и есть аульное детство, отрочество и юность поэта. Есть мир, видимый с высоких кавказских круч далеко на все четыре стороны. Есть легенды и притчи, есть неотступные раздумья о месте, призвании, долге и ответственности художника. Об ответственности в особенности.

«С годами увеличивается ответственность перед самим собой и перед читателем,— признается автор,— и рука не так отважно хватается за перо по каждому поводу. Книга о родной земле — самая ответственная из всех книг.

Книгу эту я еще не написал, но я много думал о ней и теперь хорошо знаю, какой она должна быть. Свои раздумья об этой книге — о главной книге моей жизни —я и решил запечатлеть на бумаге».

И все же «Мой Дагестан» не книга о будущей книге.

Да и предисловие у нее особого рода. Это предисловие к главной, еще не написанной книге жизни. А по сокровенной сути своей оно оказывается еще более широким и обязывающим — это предисловие к жизни и творчеству художника. В нем как бы оговариваются, предопределяются те нравственные, гражданские, идейные и эстетические критерии, которым надлежит следовать художнику, жизнь и творчество посвящающему родному народу.

Сознанием гражданской ответственности призвания художника и характеризуется весь строй глубоко лиричной книги поэта, впервые пробующего свои силы в прозе, книги необычной и по жанру, и по стилю, и по композиции, манере повествования. Ее слагаемые — воспоминания и раздумья, легенды, притчи и сказания, страницы записных книжек, стихи, колоритные эпизоды быта аварцев, отцовские назидания, уроки и заветы, всяческие поучительные истории, житейские наблюдения, привезенные из далеких и близких путешествий в разные страны.

При такой пестрой многослойности материала не сразу и решишь, к какому разряду книг следует отнести «Мой Дагестан». Это обстоятельство, однако, нисколько не тревожит автора: «Одни редакторы и критики скажут мне, что я написал не роман, не сказку, не повесть и вообще неизвестно что. Другие редакторы и критики скажут, что это и то, и другое, и третье, и пятое, и десятое.

А я не возражаю. Называйте потом, как хотите, то, что выйдет из-под пера. Я пишу не по книжным законам, но по велению собственного сердца».

Что же все-таки написал автор,— как он говорит,— по велению собственного сердца?

Попробуем сказать так: он написал автобиографию-исповедь.

Такое определение жанра произведения будет, пожалуй, ближе всего к истине. Действительно, эта автобиография-исповедь написана «не по книжным законам», а написана, скажем просто, по-гамзатовски, в манере необычной для других и в то же время такой органичной, живой, непосредственной для ее автора. И в этом неповторимо индивидуальном своеобразии авторского письма заключены особое обаяние книги, ее удивительная свежесть. Все напоено в ней чудесным воздухом гор, здоровым, жизнестойким оптимизмом мировосприятия.

Возможно, автора и не устроит предложенное критиком жанровое определение его произведения. «Какая это автобиография,— возразит он. — Не о себе я пишу, а пишу о родной земле, моем Дагестане».

Так-то оно так. Но как отделить при этом одно от другого, как провести четкую «демаркационную» линию между личностью и той средой, той почвой, которые дали жизнь этой личности? Они находятся в такой крепчайшей взаимной сопричастности друг к другу, что этот сплав не поддается никакому расщеплению.

Книга признания в любви к родному краю, отчему очагу стала для автора актом нравственного самопознания, гражданской исповедью.

Можно больше всего в жизни любить родной край, вечно тосковать по нему и в то же время быть его изгоем, его блудным сыном, как тот художник-аварец, давно уже забывший родной язык, с которым встретился автор в Париже. Но каково достоинство подобной духовно нищенской любви? Истинная любовь к отечеству означает не сентиментальное излияние безвольных чувств. Достоинство ее вернее всего измеряется красотой, силой и постоянством проявления сыновней ответственности перед отечеством.

Об этом-то и идет речь в книге, то лирическая, то лукаво-шутливая, то непринужденно назидательная речь поэта, который и в прозе нисколько не изменяет поэтическому складу своей натуры. И не случайно, по-видимому, поэтическую его прозу переводит с аварского русский поэт и прозаик В. Солоухин.

Речь поэта может показаться не очень-то стройной, не очень-то последовательной, автор говорит вроде бы без всякой взаимосвязи то об одном, то о другом. А присмотришься повнимательнее к тому, что происходит, и обнаружишь, что он не сбивается с намеченного пути, все время держит в виду стержень замысла.

Вот вспомнилось все еще живущее в горах древнее сказание или же какое-то мудрое изречение старого Абуталиба, какая-то встреча в ауле или далеко от аула. Вроде бы не все это обязательно для книги, а потом окажется, что все это к месту, все направлено к задуманной цели.

При кажущемся многотемьи книги у нее одна-единственная, вбирающая в себя весь мир тема. Автор говорит о ней: «Моя тема — родина. Мне не надо ее искать и выбирать. Не мы выбираем себе родину, но родина с самого начала выбрала нас. Не может быть орла без неба, горного тура без скалы, форели без быстрой и чистой реки, самолета без аэродрома. Так же не может быть писателя без родины».

Размышляя о главной и великой теме своего писательского призвания, автор продолжает: «Я не хочу все явления мира искать в моей сакле, в моем ауле, в моем Дагестане, в моем чувстве родины. Наоборот, чувство родины я нахожу во всех явлениях мира и во всех его уголках. И в этом смысле моя тема — весь мир». Эту единую тему, тему родины и мира Расул Гамзатов находит всюду: и в родном ауле, и в далеком Сантьяго, и на Красной площади, и в Японии, и в Непале, и в небольшой деревеньке близ Калькутты. Так в творчестве, мировосприятии советского художника идея глубоко осознанного патриотизма сливается воедино с благородной идеей интернационализма.

Этот процесс формирования личности нашего современника, обогащения его духовного мира раскрывается во множестве явлений и событий, воспроизводимых на страницах «Моего Дагестана».

Пытливый наш читатель отметит, конечно, что в прозе автор куда более словоохотлив, чем в поэзии. Прозе поэта не хватает отчеканенного лаконизма его выразительных восьмистиший. Но нужно ли советовать автору что-то поубавить, отжать, отсечь в этом вольном потоке прозы? Не пропадет ли тогда аромат аварской речи, не собьется ли ритм душевного рассказа, созвучный с характером неторопливой, спокойной беседы мудрых старейшин родного аула, величаво восседавших на прогретых солнцем камнях?

Хорошо, интересно, умно начатая книга «Мой Дагестан» ждет своего завершения. Перед новым подъемом в горы надо набраться свежих сил, немного передохнуть, перебороть усталость. И автор, прежде чем взяться за продолжение книги, на время прощается со своим читателем: «Я заворачиваюсь в бурку и ложусь спать. Спокойной ночи, добрые люди!»

1968 год

Абалкин, Н. Предисловие к жизни [Текст]: О творчестве Расула Гамзатовича Гамзатова (1923 – 2003)/ Николай Александрович Абалкин [1906 – 1986]// Правда.- 1968.- 19 марта.

Николай Александрович Абалкин (1906 – 1986) – литературовед, театральный критик