ВЛАСТЬ ЛЮБВИ

Генрих Митин

Это необычная книга в жизни известного поэта: избранное по одной теме. Все стихи — о любви. Она так и называется — «Книга любви» (Издательство «Советская Россия»: Москва, 1974). Книга монологов, обращенных к женщинам. Книга признаний, собранных за многие годы, за десятилетия. Книга рискованная и в то же время старомодная, как старомодна любовь, требующая объяснений и преклонения. Современные мужчины охотнее говорят о хоккее и футболе. И современные поэты — тоже. Таково знамение времени. Расул Гамзатов—исключение. Он «болеет» за любовь и от любви. И чем больше седины в волосах поэта, тем реже он «отвлекается» от важной этой темы ради других:

И где б я ни был, чтоб со мной ни сталось,
Пусть лишь любовь живет в моих стихах.
Не так уж много впереди осталось,
Чтобы писать о всяких пустяках.

Шутка? Разумеется, но из разряда тех, в которых всегда есть доля правды! Р. Гамзатов в нашей поэзии — трубадур: певец любви, рыцарь любви, раб любви. Ничто и никто не может встать между ним и любимой:

Друзья, извините, я к вам не приду,
И вы не звоните ко мне.
Вечер сегодняшний я проведу
С женщиной наедине...

Порву я билет на ночной самолет,
Торжественный зал подведу.
Сегодняшний вечер весь напролет
С женщиной я проведу.

Но между его любовью и читателем всегда есть, быть может, не очень и заметный, однако непреодолимый барьер. Обращаясь к женщине, поэт всегда помнит о том, что его признание будет прочтено «третьим», другим — и слов самых интимных в его монологах нет, их поэт не пускает в оборот: «Вдруг кто-нибудь, любя, заговорит с другой, любимой тоже, словами, что нашел я для тебя». Отсюда — неизбежное: все неповторимо-личностное остается за словом, в стих же входит только общезначимое. Поэт вовсе не думает кичиться своей «уникальностью», наоборот, он гордится своей причастностью к общему — «от общего наследия любви живет частица и в моей крови», гордится типичностью своей и твоей любимой: «А мы с тобой похожи на других». Поэт слушает рассказ своего сердца («о тебе и обо мне»), но замечает: «Сочли б, услышав, тысячи других рассказ о нас, изложенный подробно, что сердце честно речь вело о них...»

Объективно говоря, стихи в «Книге любви» иногда ближе к исповеди («о тебе и обо мне»), иногда — к рассказу («о тысяче других»), такова их жанровая амплитуда. Каждая из этих «крайностей» требует своего, особого мастерства. Наиболее очевидно, наглядно мастерство поэта, разумеется, в наименее субъективных вещах, то есть в «рассказах». Здесь его «умение» порою питается отношением к любви как к игре — живой, увлекательной, остроумной, независимо от того, идет игра весело или получается грустной. Такую любовную игру в одном из лучших своих сонетов Р. Гамзатов иронически назвал «маневрами», где грохочет гром почти что настоящий». Но сколько ни иронизируй, никуда не деться от того, что любовь к женщине — это форма любви к жизни, и потому:

Мы называем девушек голубами
И радостно сдаемся им в полон.
Что общего имеет с жизнелюбами,
Кто в девушек смертельно не влюблен?

Жизнелюбие и наполняет стих поэта порою громом «почти что настоящим», когда он влюблен не столь уж «смертельно», а скорее, пожалуй, всего лишь «отчаянно». И тогда из-под его пера вылетает, скажем, такая красивая строфа-поза:

Стою на коленях, любовью плененный,
И не оттого ли восторженно так
Сверкает, как будто клинок обнаженный,
За спинами слов восклицательный знак?

Эти любовные игры, надо признать, весьма разнообразны по настрою. Играючи, поэт мучается и «завистью» к счастливой любви друга («глаз всю ночь не мог сомкнуть, с боку на бок все вертелся в муке: не давали мне всю ночь уснуть ваши неразомкнутые руки»), и своей неудачливостью («И так весь век я, как странно, спешу, надеждой дорожу, но прихожу то слишком рано, то слишком поздно прихожу»), представляется то ревнивцем в старомусульманском стиле («Хоть дикарем меня вы называйте, хоть пожелайте сверзиться с горы, но я бы вас, уж вы меня простите, не выпустил из дома без чадры»), то гусаром («Еще одну женщину я обниму, а после — что будет, то будет»), однолюбом, обреченным на скорую смерть («Влюбленный лебедь долго не живет, живет лишь злобный ворон три столетья»)... Все поводы оказываются хороши для того, чтобы влюбиться и нависать об этом стихи, при этом, разумеется, «пишу стихи, как будто в миг последний, и так влюбляюсь, словно в первый раз»,— так, и только так!

Игра заводит поэта, взвинчивает его фантазию — и вот уже из мира реального Расул Гамзатов переносит нас в мир поэтических легенд. Их в «Книге любви» немало, но среди всех хочется выделить красивейшую и полную любовного смятения легенду «Камалил Башир». Легенда написана о мужчине, о любви к мужчине— от лица женщин, любивших Камалил Башира так беззаветно, что их любовь рождает такой необычайно эффектный образ:

Мы, как белое тело свечи,
Пред тобою до белого дня
Были счастливы таять в ночи,
Золотое сердечко огня.

(Перевел Я. Козловский)

Выходит, ирония поэта над любителем «больших любовных маневров» в конечном счете оказывается усмешкой и в свой собственный адрес, поскольку поэт — мастер таких маневров. А что до иронии — ничего не поделаешь, без иронии Расул Гамзатов не признает ни стихов, ни любви, ни даже, кажется, самого себя!

Впрочем, это только так кажется. И кажется потому, что веселое всегда словно бы на свету, а серьезное — в тени, блестящее— впереди, а скромное — в глубине. Ведь тот же сонет о «маневрах» завершается тем, что «иному» ценителю любви-игры поэт резко противопоставляет мужчину, способного любить всерьез, сильно, безрассудно и глубоко:

И я люблю и потому в огне
Иду и знаю горечь поражений,
Не на маневрах я, а на войне,
Где нет ни отпусков, ни увольнений.
Я — рядовой, и рядовому мне
Наград досталось меньше, чем ранений.

(Перевел Н. Гребнев)

Пожалуй, в том-то и отличие истинной любви от любви-игры, что в ней «награда» чаще всего оказывается следствием не «побед», а «ранений». Сколько нежного и веселого счастья в простой прогулке с любимой женщиной по зимнему заснеженному лесу — и сколько грусти в стихотворении об этой прогулке: поэт замечает, что никаких следов подруги на снегу нет, потому что всю эту прогулку он лишь вообразил себе, а от картин воображения, естественно, «не бывает следов на снегу».

А ревность женщины, не знающей, что мужчина вспоминает о другой лишь тогда, «когда ты мне обиду причинишь»? А грусть этого мужчины оттого, что и мнимая соперница вспоминает о нем «тогда лишь, когда другой ей причиняет боль»? Нет, все это грустно не потому, что задето самолюбие, исток печали скрыт глубже; мгновенная обида, вдруг появившееся ощущение непонятости, чувство одиночества заставляют людей «вспоминать» друг друга, таких далеких и забытых друг для друга в счастливые минуты жизни.

Вообще вспоминают то, о чем забыли, но это значит, что речь идет о чем-то непрочном — значит, не о любви, ибо «ни разу не вспомнил я ту, что любил, потому что ни разу о ней не забыл». Сокровенная мечта о прочном, непреходящем сквозит и в лаконичной просьбе поэта, чтобы смерть отпустила его «года через два» после смерти:

Чтоб, возвратившись из предела дальнего,
Мог оставленное оглядеть,
Кк тебе вернуться, если ты печальная,
А если нет, так снова умереть.

«Книга любви» закрывается сонетом, где в тоне, хорошо знакомом нам, утверждается бессилие смерти перед любовью:

Ей жить и жить, и нет врагов таких,
Которые убьют ее величье.
Моя любовь до правнуков моих
Дойдет, как поговорка или притча.
И будет в нашей отчей стороне
Нерукотворным памятником мне.

(Перевел Н. Гребнев)

1975 год

Митин, Г. Власть любви [Текст]: Рецензия на «Книгу о любви» Расула Гамзатовича Гамзатова (1923 – 2003)/ Генрих Алексеевич Митин// Литературная газета.- 1975.- 11 июля.

Генрих Алексеевич Митин – литературный критик, кандидат филологических наук