ПОЭТ ИЗ АУЛА ЦАДА

Александр Горловский

Собрания сочинений и впрямь напоминают собрания: шумные и тихие, увлекательные, активно целеустремленные и затянутые, они во многом зависят от воли своих председателей... Помню поразившее меня собрание. Это был пленум писателей Дагестана, посвященный предстоящему юбилею республики. Скольким председателям сама значительность темы дала бы повод для речей торжественных, пышных и длинных! Председатель того пленума провел его за сорок минут, стремительно, вдохновенно, деловито...

И вот я снова на собрании – трехтомном «Собрании сочинений» Расула Гамзатова. Тот же председатель, та же манера: как бы ни хотелось очередному оратору добавить еще что-то, ведущий сурово укорачивает: «Предлагай лишь то, в чем есть рациональное зерно. Мало ли что было написано тобой за четверть века!»

Том первый, второй, третий... Звучат знакомые голоса: молодой, еще мало кому известный за пределами своего Дагестана Расул Гамзатов, когда-то поразивший при первом знакомстве милой непринужденностью, открытым характером и умением обратить собственную иронию против самого себя; Расул повзрослевший, уже испытавший горечь дорогих потерь, понявший цену времени, хотя оно еще все впереди; тот, кто несколько лет тому назад ожег мне сердце неутаенной горечью, мудрец и философ...

Разные голоса: Расул влюбленный и Расул уязвленный, горец из аула Цада и дипломат, представительствовавший от имени всех народов Союза, Расул – эпикуреец и веселый рассказчик – балагур, Ходжа Насреддин, овладевший премудростью стихосложения... Говоря словами самого поэта: «Сто разных девушек в тебе, а ты одна в моей судьбе».

Нет, это не преувеличение, ибо то место, которое занял Расул Гамзатов в судьбе не только моего поколения, значительнее, чем может показаться на первый взгляд. В предисловии к трехтомнику поэт обращается к читателю: «Если я тебе интересен, значит частица твоего «Я» есть во мне».

Перечитываю стихи Р. Гамзатова, вошедшие не только в трехтомник, но и в книгу «Четки лет», и передо мной вновь проходит жизнь моего поколения, моей страны, моей эпохи. Поэзия Гамзатова с особенной силой выразила то развитие социалистической личности, которое стало существенной частью общественного развития в 50-60 годы XX века. Сегодняшний молодой читатель, возможно, уже и не оценит по достоинству четверостишия молодого Гамзатова:

В журнале о тебе стихов не приняли опять:
Сказал редактор, что народ не станет их читать.
Но, между прочим, тех стихов не возвратили мне:
Сказал редактор, что возьмет их почитать жене.

(Р. Гамзатов. «В журнале о тебе стихов не приняли опять…»
Перевод Е. Николаевской и И. Снеговой)

А между тем эта милая шутка имела в свое время определенный общественный смысл, ибо воевала с таким представлением о поэзии и жизни, по которому стихи о любви почитались почему-то стихами узколичными, безыдейными.

Еще в пятидесятые годы с неподдельным изумлением Расул Гамзатов воскликнул:

Я знаю наизусть всего Махмуда,
Но вот не понимаю одного:
Откуда о любви моей, откуда
Узнал он до рожденья моего?

(Р. Гамзатов. «Я знаю наизусть всего Махмуда…» Перевод Е. Николаевской и И. Снеговой)

Впрочем, очевидно, всё-таки Махмуд знал об этой любви не всё. Иначе зачем было бы браться за перо самому Расулу? И впрямь, откуда было знать старому дагестанскому лирику о любви свободной и равноправной? Изменилось не только чувство. Где у Расула Гамзатова все эти «чертоги», «царевны», «станы», «амбра», «уста», «ожерелья», «крылья бровей», «чело», «хрусталь» – все те слова высокого поэтического слога, которые были так необходимы для возвышения возлюбленной? Их нет. Потому что нет больше возлюбленной, а есть любимая. Конечно, осталось восхищение женской красотой. Но, притушив пылкую чувственность, любовь Расула Гамзатова не стала беднее – она стала тоньше, человечнее, духовнее...

Понятие «личность» предполагает не только потенциальные возможности человека и его права. Личность не может быть полна одной собой. Если человек – личность, он ощущает свою причастность ко всему миру.

Поэт обходить не научен беду,
А радости сами проносятся мимо.
И я – Ленинград в сорок первом году,
И я – в сорок пятом году – Хиросима.

Еврея – в Треблинке сжигают меня,
Я в Лидице – чех, я – француз в Орадуре.
Где б ни был пожар, не уйти от огня.
Где гром ни гремел бы, я гибну от бури.

(Р. Гамзатов. «Поэт обходить не научен беду…» Перевод Н. Гребнева)

Так писал Расул Гамзатов, и приглядитесь: через эти географические точки, означенные поэтом на карте, и впрямь можно провести только одну линию – линию фронта борьбы за человека с фашизмом. Поэт предельно чётко обозначил не только линию фронта, но и свое место. Меньше всего он наблюдатель. Ведь личности мало констатировать неустроенность мира. Ей надо действовать. Не потому ли так публицистична лирика Гамзатова, что поэзия для него – это прежде всего вмешательство в судьбы мира и людей?

Не случайно в трехтомник поэта впервые включена и его публицистика. Мне кажется это глубоко справедливым не только по сути поднимаемых вопросов, но и потому, что в этих выступлениях в не меньшей мере, чем в стихах, предстает перед читателем личность неравнодушная, думающая, страстная. Не говоря уже о том, что массовому читателю, как правило, неизвестны публицистические выступления Гамзатова, они, думается, будут особенно интересны еще и потому, что в них автор предстает перед русским читателем сам, без посредничества переводчиков. И читатель сможет убедиться насколько точнее сам Расул передаёт в русской прозе свой аварский акцент и своеобразие мышления.

Однако личность Расула выразилась не только «тематически»: в любовной и гражданской лирике. Она проявилась в самом характере чувствований, в богатстве и разнообразии оттенков. Как-то С.Я. Маршак заметил, что детская считалка совместима с Шекспиром и несовместима с Потапенко (это имя Маршак назвал как синоним унылой серости и скуки). Удивительно точно это наблюдение! Юмор, озорство присущи тому человеку, которому не надо становиться на котурны, играть самого себя.

Взять хотя бы такие стихи Расула Гамзатова, как «В Ахвахе» или «Три страстных желания». До чего же самозабвенно весел поэт в этих стихах! С какой легкостью готов он пожертвовать и поцелуем женщины, и застольным рогом – всем тем, что составляет определенный аромат его жизни и удовольствие ее! И до чего же серьёзен в то же время смысл этих стихов об уходящей жизни, о невозможности разменивать её на мелочи удовольствий и развлечений...

Порой мы удивительно легко определяем своеобразие поэта лишь его национальным характером. Но что означает это применительно хотя бы к Расулу? Разве вся прелесть очарования его поэзии определяется только тем, что он аварец, а не тем, что он необыкновенен как личность? Только плохие поэты, подражатели полагают, что поэзия – это что-то необычное, и стараются перенести своих героев в условия, которые самим авторам кажутся экзотично-поэтичными. То, что нам, русским читателям, в стихах Гамзатова представляется национальным колоритом, есть на самом деле его конкретный опыт плюс опыт предшествовавших ему поколений.

Будь Гамзатов плохим поэтом, он написал бы, что первое своё стихотворение он сочинил, находясь на крыше дома. Но он поэт хороший, и для него нет отвлеченного дома, а есть вполне конкретная сакля, есть реальная бычья шкура, на которой не «находился», а лежал вполне конкретный одиннадцатилетний мальчик. И любопытно, чем шире становился жизненный опыт Гамзатова, чем интернациональней становились его стихи, тем конкретней, предметней становилось его видение, его образы. Оно и понятно: только начинающему и слабому нужны подпорки всеобщности. Сильный сам стоит на своих ногах.

Все, что есть в стихах Р. Гамзатова, обусловлено прежде всего личностью. Но не следует забывать, что все его личные черты получили развитие в определенных условиях: быт горского крестьянина, обстановка отцовского дома, весь уклад новой советской жизни.

Сам поэт неоднократно говорил, сколь многим он обязан русской поэзии. И поныне читательский слух улавливает в иных стихах аварца Гамзатова интонации и русского Лермонтова, и шотландца Бернса. Но как несомненно влияние, испытанное Гамзатовым, так же несомненно и влияние самого Гамзатова на современную отечественную поэзию. Оно выразилось прежде всего в освобождении поэзии малых народов от мнимой значительности, в раскрытии подлинной поэтичности жизни обыденной и героической так называемого «простого человека». За этим стоит не просто та или иная сторона литературных категорий, но нечто более значительное – нравственная сила человеческого достоинства, которая была так характерна для учителей Расула – от Гамзата Цадаса до «дорогого Самуила Яковлевича Маршака». Вот откуда источники мудрости Расула Гамзатова, его поэтических соратников и последователей.

Аварский поэт превратился в выдающегося поэта всей страны. И этот вклад Дагестана в духовное, нравственное развитие страны, может быть, один из самых дорогих.

1970 год

Горловский, А. Поэт из аула Цада [Текст]// Литературная газета.- 1970.- 20 марта.

Александр Самойлович Горловский (1930-1988) – писатель, литературный критик