ГАМЗАТОВ В КИШИНЕВЕ

Николай Савостин

Сейчас не просто ругают советскую культуру, а, не мудрствуя лукаво, подменяют ее набором имен литераторов и деятелей других искусств, пострадавших от режима или не очень восторженно встреченных в свое время. Совершенно вытеснены из обихода имена выдающихся поэтов и прозаиков России, ее автономий, а также бывших союзных республик. Только мне думается, что литературный, так сказать, «соцарт» и сталинских, и застойных времен все-таки составляет громадную ценность. Новые поколения еще откроют для себя несравненные богатства, отброшенные и оклеветанные новыми претендентами на исключительность и гениальность, расчищающими место под будущие монументы себе.

Впервые так буйно-жизненно вышли к читателям мира через русский язык поэты и прозаики малочисленных народов бывших царских окраин. Миру были явлены тогда подлинные жемчужины искусства поэзии не только Грузии, Армении, Молдавии, Прибалтики, Средней Азии, но и самых глухих уголков от Сахалина до Карпат, от Ледовитого океана до южных морей: Бурятии, Якутии, Татарии, Башкирии, кавказских автономий. И многие из литераторов, вышедшие на мировую арену из крохотных уголков, побывали у нас, в Молдавии.

Расул Гамзатов был баловнем судьбы, о нем заговорили, когда он еще учился в литинституте, будучи совсем юным. Его взлелеял всеобщий, я бы сказал, нежный интерес читателя к творчеству мастеров глухих провинций, народностей, о которых прежде даже не слыхали. К тому же его отец, истинно народный поэт аварец Гамзат Цадаса пользовался издавна в стране большим авторитетом. Наверно по наследству талант перешел и к Расулу Гамзатовичу. Кто бы мог подумать, что паренек из глухого аула Цада, представитель народа, насчитывающего всего треть миллиона человек, способен будет со временем заставить громадную страну заговорить его выражениями, зачитываться его стихами, запеть песни на его стихи! Помнится, как плакали люди, слушая впервые его проникновенных, наполненных истинно высокой поэзией «Журавлей» в исполнении Марка Бернеса. Тогда редкий концерт проходил без чтения его стихов, переведенных на русский, стихов мудрых, глубоких, вызывающих и серьезные раздумья, и просветляющие слезы.

Мне довелось присутствовать на всяческих писательских съездах Союза и России (участвовал в создании и самого российского Союза писателей), и каждое выступление Гамзатова все ждали с нетерпением. Едва объявлялось его имя в качестве следующего оратора, как из фойе, где подчас бывало многолюдней, чем в зале, из-за скукоты речей с трибуны, валом валили люди, зная, что он внесет оживление, скажет что-нибудь остро необходимое, запоминающееся, смешное. И потом долго в кулуарах повторяли его удачные, меткие выражения.

На одном из российских писательских съездов, помнится, он удивил многих, знающих его как, в общем-то, лояльного к официальным властям и идеологии, когда он необыкновенно резко, даже непривычно грубо, вызывающее зло и ядовито высмеял одного процветавшего и обласканного властями поэта, опубликовавшего лжепатриотическую, спекулятивную поэму о скольких-то там сотнях шагов, которые преодолевают солдаты, идущие на смену к знаменитой усыпальнице. Сидящие в зале боялись поднять глаза, ожидая немедленной расправы над аварцем, посмевшим замахнуться на такое. Ведь не далее как вчера Центральное телевидение в главной программе «Время» объявило эту поэму как самое выдающееся явление страны! А тогда ТВ выражало строго определенную точку зрения.

А не произошло ничего. Поэму просто забыли. Буквально на другой день. Забылся и сам необычный по тем временам идейный конфликт под сводами кремлевского зала.

Многие ли знают, что этот благополучный и обласканный Гамзатов первым поддержал Твардовского, когда на русского поэта, редактора «Нового мира» обрушился государственный гнев. Теперешние поколения и не могут представить себе, каким авторитетом у широких масс, у интеллигенции, у всех, настроенных на преобразования, на демократизацию и очеловечивание режима, пользовалось имя Александра Трифоновича Твардовского, и какой болью отозвалось по всей стране его отстранение от редактирования любимого всей страной журнала «Новый мир». Власть была тогда свирепо-могуча, некоторые «единомышленники» как-то быстро стушевались, чтобы не привлекать к себе внимания. Гамзатов же до конца оставался с Твардовским... Между прочим, следует сказать, что Твардовского любили, ценили, понимали, считали своим во всех республиках. Тогда чуть не исключили из Союза писателей другого поэта-кавказца, Кайсына Кулиева, который на похоронах вел себя перед иностранными журналистами не так «как полагалось», плакал, становился на колени перед могилой великого русского писателя, словом, выражал неподобающее по партийным меркам горе, ведь Твардовский был опальным, гонимым, следовательно и хоронить его надо было соответственно сдержанно.

Не знаю, читают ли нынешние молодые люди стихи Расула. Если не читают, то обкрадывают самих себя. Телевидением сделано все, чтобы двумя-тремя фигурами новых жрецов поэзии заслонить все, что было создано в этой области трудами многих поколений замечательных мастеров. Да и прекрасные наши прозаики вытеснены как-то незаметно... Забылся уже и сам Солженицын, получивший литературную известность со страниц «Нового мира». Теперь, в наши дни, и он сделался ненужным каким-то новым хозяевам жизни, дирижирующим каналами ТВ, радио, в известной степени и печатью. Но даже самые злые ненавистники «старого» не посмеют сказать, что в стихах Гамзатова не пылает огонь, что в них нет оригинальной поэтической мысли, что они не рождены самой народной жизнью и что они не несут в себе острой философичности.

Однажды в наш город на один день приехал Гамзатов с женой Патимат; они направлялись на отдых в Болгарию, теплоход из Одессы должен был отправиться поздно вечером, и они решили провести этот день в Молдавии, хотя одесские писатели всячески отговаривали, желая похвастаться красотами своего города. Нам с Архипом Чиботару руководство молдавского Союза писателей поручило встретить и приветить семью знаменитого аварца.

Да, он был действительно знаменит, на улице его узнавали встречные, с доброй улыбкой здоровались с ним, затем провожали восторженным взглядом. Некоторые нарочно обгоняли нас, чтобы заглянуть ему в лицо. А оно было очень выразительно, характерно, колоритно. Несмотря на полноту, ходил он быстро и легко, вся его фигура дышала преизбытком здоровья. Общаясь с ним, и ты сам становился бодрей, веселей, и, как мне показалось, даже остроумней. Чтобы не быть голословным относительно его знаменитости, сошлюсь на шуточное четверостишие из стихотворения Константина Ваншенкина: «Внешность, или стихи о том, как меня навещали в Центральной клинической больнице мои знаменитые друзья».

Но посетил меня Расул,
Переполох был в должной мере.
Врач внес в палату лишний стул
И скромно сам стоял у двери.

Мы объехали город на машине, ему понравился застраивавшийся тогда район Рышкановки, окруженный молодым леском. Ботаника и Буюканы тогда были в новостройках, а созидание не могло не воодушевить поэта, он выходил из машины, в задумчивости рассматривал намечающиеся кварталы и улицы. Больше всего его привлекли старые улицы, очень характерные для старого Кишинева, одноэтажные строения под мощными купами акаций, тополей и каштанов. Мы прошлись по Армянской, и его умилила эта почти деревенская улица в самом центре громадной столицы.

Обедали в только что отстроенном ресторане мотеля «Стругураш». Было шумно, весело. Неподалеку от нас закусывал полнеющий статный мужчина, запивавший еду минералкой. Время от времени он оставлял вилку и нож и останавливал пытливый взгляд на Гамзатове, словно что-то решая в уме. Наконец незнакомец поднялся, с улыбкой мужского компанейства подошел к нам, склонился ко мне и спросил вполголоса: «Скажите, это действительно поэт товарищ Расул Гамзатов, или я ошибаюсь?»– по произношению чувствовалось, что это иностранец. Услышав, что он не ошибся, незнакомец добавил: «Я немецкий шофер, из ГДР, у нас очень любят стихи товарища Гамзатова. Я хочу пожать ему руку, можно это сделать?» Я представил его Расулу Гамзатовичу, немец горячо пожал руку поэту, Гамзатов очень ласково его полуобнял.

Уже смеркалось. Тут я в разговоре, не помню, по какому поводу, вспомнил моего друга входившего тогда в известность Любомира Йоргу – остроумца, балагура, музыканта, танцора, мастера по изготовлению молдавских музыкальных инструментов и вообще человека с причудами. Как воспламенился Расул Гамзатович! «Поедем к нему!» Все стали втолковывать, что теперь уже не поспеют на теплоход. Но поэт был непреклонен: «Пусть плывут без меня!»– последовал красивый жест правой руки, что должно означать: скатертью дорожка. Нельзя было не улыбнуться, глядя на этого полного, седеющего, сияющего доброжелательством обаятельного ребенка.

Поехали. Мастерская Йорги находилась в небольшом домике на южном выезде из Кишинева. С кем-то я успел передать Любомиру о предстоящем визите, и он встретил нас у входа залихватской мелодией на свиреле-флуере. Кажется, он успел нарядиться в молдавский концертный костюм.

И Гамзатов готов был пуститься в пляс, но Патимат удержала. На верстаке, с которого только что смели ароматные стружки, под щитом с укрепленными в гнездах рубанками, стамесками, сверлами стояли две бутылки популярного тогда в среде творческой интеллигенции дешевого вина «Роз де масэ» и тарелка с нарезанной брынзой, хлебом, луком. Это было так привлекательно, что поэт обхватил меня за плечи: «Спасибо, что привез сюда! Как пахнет стружками, лаками, клеем! Волшебная картина!»

Понадобилось игриво-смешливое упорство мудрой и прекрасной Патимат, чтобы наконец вытащить поэта из мастерской. Йорга успел выжечь на недавно изготовленной цевнице (а это народный пастушеский многоствольный духовой музыкальный инструмент) имя гостя и приветствие ему. Тот расцеловал мастера, сделавшись совершенно серьезным, заявил: «Обязательно приеду сюда, в Молдавию. Уже надолго приеду».

Было поздно, стемнело, когда одесская «Волга» поглотила его могучую фигуру, резво рванув с места... Мы еще долго не расходились, восхищались Гамзатовым, вспоминали его наиболее забавные выражения, рассказывали всяческие, возможно мифические истории, происходившие с ним, цитировали наизусть из «Моего Дагестана» всяческие выражения, начинавшиеся одними словами: «Абуталиб сказал...».

Конечно, этот день, проведенный в обществе замечательного поэта-горца я описал несколько шутливо, и чтобы не создалось у читателя представления о том, что это праздный кутила, напомню, что им создана целая библиотека книг, потребовавшая громадного ежедневного (и подчас еженощного) труда. В каких только стихотворных жанрах он не пробовал себя, И из-под его пера вышли поэмы, философские, политические стихи, любовная лирика, сонеты, четверостишия, двустишия, всевозможные «надписи» на дверях и воротах, на могильных камнях, на часах, на кинжалах и т. д., эпиграммы, восьмистишия. Он написал прозаическую книгу «Мой Дагестан». Особенно люблю его миниатюры, вот одна из них, как бы напутствие самому себе:

Восьмистишие – восемь строк,
Восемь речек родимых нагорий.
Путь поэзии к морю далек,
Я желаю вам выйти к морю.

Восьмистишие – восемь строк.
Восемь юношей горного края,
Исходите вы сто дорог,
Горских шапок своих не теряя.

(Р. Гамзатов. «Восьмистишие – восемь строк…» Перевод Н. Гребнева)

И они, строки, исходили сто и более дорог в мире.

Не так давно (это было пять лет назад), один мой товарищ, ездивший в Элисту на празднование 75-летия Давида Кугультинова, рассказал мне, что встретил там Гамзатова, который уже с трудом ходит, сопровождаемый молодыми друзьями, но все же приехал на юбилей старого друга. Досадно, что к нам больше не приехал «надолго».

И теперь уже никогда не приедет.

Савостин, Н.С. Честь поэтов [Текст]: Книга о писательстве и писателях.- Chişinău (Кишинев): Cartea Moldovei, 2006.- 448 с.

Николай Сергеевич Савостин – писатель, заслуженный деятель искусств Молдавии