ПРОЗА ПОЭТА

Камал Абуков

Творческий путь любого крупного таланта можно сравнить с дальней горной дорогой. Подобно тому, как путник не ведает, какие просторы откроются ему за следующим поворотом, так и читатель не способен предугадать, чем одарит его любимый писатель при следующей встрече.

Так получилось и с Расулом Гамзатовым. Мы привыкли к его щедрому поэтическому таланту, зачитывались его стихами, и никто не знал, что на цветущем творческом лугу Гамзатова забьет новый мощный родник, давший прозаическую книгу «Мой Дагестан». Это было неожиданностью, но неожиданностью приятной, ибо прозаик Гамзатов оказался таким же талантливым, таким же интересным, как и поэт Гамзатов, творчество которого широко известно не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами.

Новая, прозаическая работа Гамзатова завоевала огромную популярность у читателей, заслужила высокую оценку критики. «Творение Гамзатова,– писал Чингиз Айтматов,– не похоже ни на что, что когда-либо доводилось читать. С точки зрения жанра, пожалуй, оно не имеет ничего подобного себе в мировой литературе. Да и только ли жанра!?»

Проза Гамзатова необычайна, и тем естественнее споры вокруг ее природы и особенностей. Часть критиков относила «Мой Дагестан» к ряду лирической прозы, обозначенной такими образцами как «Дневные звезды» О. Берггольц, «Золотая роза» К. Паустовского, «Зачарованная Десна» А. Довженко, «Волшебное Дерево» Г. Леонидзе, «Капля росы» В. Солоухина и т.д.

Некоторые критики, в то же время склонны усмотреть в книге Гамзатова чуть ли не пособие по теории литературы. И. Гринберг в статье «О поэзии горской прозы» как бы суммирует точки зрения, высказанные в спорах о жанре «Моего Дагестана», отмечает несомненное теоретико-прикладное значение книги Гамзатова. Вместе с тем критик считает, что эту книгу можно принять и как творческую исповедь, и как автобиографию, и как историю дагестанской поэзии, и как свод писательских высказываний, и как своего рода фольклорный сборник. «Но прежде всего и более всего,– подытоживает критик,– это, разумеется, художественная проза».

Это бесспорно. Но «Мой Дагестан» – такая проза, которая содержит кроме лирического воспевания родного края и искренней исповеди, значительные дозы отповеди, полемики, публицистики, философских рассуждений, теоретических высказываний. Этими качествами «Мой Дагестан» Гамзатова несколько перекликается с «Ледовой книгой» Ю. Смулла, «Травой забвенья В. Катаева, «Тетивой о несходстве сходного» В. Шкловского, «Ночными бабочками» Э. Межелайтиса и т.д.

Уподобление книги Расула Гамзатова произведениям других писателей не умаляет ее собственных достоинств. Судьбы книг таковы же, как и судьбы людей. Известно, что когда вы в новом для вас человеке находите черты, напоминающие ваших лучших друзей, это вызывает доверие и уважение к новому знакомому и не означает, что он во всем подобен людям, которых вы встречали до этого. Новый знакомый может оказаться человеком весьма своеобразным и способным заинтересовать вас иными, более привлекательными индивидуальными качествами. Именно такое переживаешь, прочитав после всех перечисленных книг «Мой Дагестан» Гамзатова.

Но сравнение позволяет выявить новаторское. Если в этих целях продолжить сопоставления, то есть полное основание приблизить книгу Гамзатова прежде всего к «Поэту» Эффенди Капиева.

У литературоведа И. Крамова есть, на наш взгляд, одно принципиальное замечание, которое имеет непо­средственное отношение к нашим дальнейшим рассуждениям. «В существующей критической литературе о «Поэте»,– пишет он,– упор, как правило, делается на исследование характера Сулеймана как типичного представителя горской бедноты и сравнительно мало внимания уделяется анализу взглядов автора на искусство, составляющих неотъемлемую и существенную часть книги».

Это верно, у Капиева книга об ашуге переросла, как он и замышлял это, в большую философскую работу о поэзии, о задачах и характере литературы в советское время, о месте искусства слова в жизни народа, строящего социализм.

Естественно, что круг вопросов, волнующих поэта – центрального героя книги «Мой Дагестан», гораздо шире вопросов, которые возникали на творческом пути Сулеймана, ибо это поэт другого времени, более новой формации, и «Мой Дагестан» написан на следующем, более высоком этапе культурно-эстетического развития трудящихся Дагестана.

Ныне, когда дагестанская литература включилась в общесоюзный и мировой творческий процесс, лучшему ее представителю Расулу Гамзатову приходится, разумеется, задумываться над гораздо более сложными проблемами дальнейшего расцвета национального искусства. Многие традиционные, извечные функции теории и практики художественного творчества на нынешней стадии социальных, политических, идеологических переплетений получили новую окраску, приобрели небывалую емкость и остроту. Теперь в сердце каждого представителя прогрессивной художественной интеллигенции трансформируются тревоги всего мира, накал и противоречия всей эпохи, концентрируется связь времен. Потому при неизбежной общности национальной стихии и идейно-тематической созвучности, «Поэт» Э. Капиева и «Мой Дагестан» Р. Гамзатова не могут быть рассмотрены как произведения равновеликие.

Широта проблематики книги Р. Гамзатова очевидна. Однако немало случаев, когда взоры обоих авторов обращены на один и тот же объект художественного исследования. В таких случаях зримо выявляются точки соприкосновения во взглядах и обнаруживается печать времени.

Художников всех поколений социалистического искусства неослабно волновала и волнует тема родины и народа. Стержневой проблемой проходит она и в рассматриваемых книгах. В «Поэте» есть специальная новелла, в которой автор задумывается над тайнами поэзии, рождением песни. Капиев наблюдает Сулеймана желтой осенью («начинаю поиски тайны поэта с осени, ибо это классическая пора поэзии»), зеленым летом, белой зимой, красной весной и не может постичь те силы, которые рождают в сердце мудрого старца крылатые слова.

Старик протер глаза и «вспомнил, что мир открылся ему со словом родина»,– пишет Э. Капиев. Слово это жило в нем постоянно, смолоду, составляя лучшие думы и надежды. Но надежды не сбывались, думы оставались горькими мечтами. И теперь возвращалась к нему молодость, неся с собой утаенные раньше могучие слова-самоцветы для песни. В одно из весенних утр старик впервые почувствовал себя поэтом. Вся жизнь предстала перед ним, и каждый из шестидесяти годов давал лучшее, что было в нем для песни об обновленной родине, о Советской отчизне. Он сидит у ручья, вдыхая запахи весны и ощущая как вместе с песней молодеет его кровь. «Здравствуйте, золотые, жужжащие пчелы моей страны. Я обрел вас, я не уступлю вас отныне никому во веки веков. Я – ваш. Вы – мои!»– восклицает Сулейман. Он почувствовал себя окрыленным, впервые понял красоту мира, в котором жил до того безрадостно и тускло. В этом и заключена тайна его поэзии, здесь рождается начало его славы, обретает звонкость его голос. Величие и достоинство поэта – в величии родины. Это – лейтмотив книги, определивший ее идейно-художественную значимость.

У Расула Гамзатова, на первый взгляд, понятие родины кажется несколько ограниченным, суженным любовью только к родному аулу, к его «семидесяти теплым очагам». В этом смысле записи, сделанные в Бельгии на встрече поэтов мира, настораживающий. Гамзатову пришлось не по душе выступление поэта, провозгласившего: «Я – дождь, который поливает землю, не задумываясь о своей национальности, я – дерево, которое одинаково цветет во всех уголках земного шара». Все аплодировали ему, но Гамзатов не смог разделить восторг присутствующих, ибо он, сознавая свою причастность к радостям и горестям людей всей земли, все же думает первым долгом о родных горах. Любовь к большому берет начало с любви к малому, близкому. Не может вместить в своем сердце всю огромную планету тот, кто не способен на его донышке бережно хранить святые чувства неугасимой нежности к родному уголку, к своему маленькому народу. Расул Гамзатов с присущим ему сарказмом уподобляет поэта-космополита человеку, «который уехал из родных мест, женился там и тещу стал называть мамой».

Куда бы судьба не забрасывала Гамзатова, он чувствовал себя представителем своего народа, специальным корреспондентом Дагестана. Кремль, с которого начинается земля, и родной аул, идеи коммунизма и чувство родины – «два крыла птицы, две струны моего пандура»,– признается автор. Еще в поэтической книге «Высокие звезды» Гамзатов страстно утверждал мысль о том, «что на пиру и в дни страды она во всем единокровна – судьба аула и страны».

Расул Гамзатов для новой своей книги ищет самые заветные слова о родном крае. Махмуд сравнивал народы Дагестана с горными ручьями, которые никак не могут слиться в один поток. Батырай сказал: как бедняк бросает свой ветхий тулуп в темный угол, так и Дагестан скомкан и брошен в ущелья гор. Отец поэта Гамзат Цадаса, не раз с горечью размышлявший о печальной исторической судьбе Дагестана, сравнил его с рогом, который пьяницы во время застолья передают друг другу из рук в руки.

С чем сравнить ему, Расулу Гамзатову – поэту наших дней, родной Дагестан? Какой образ отыскать, чтобы выразить свои мысли о его сегодняшней судьбе? И такой образ найден: современный Дагестан – это «маленькое окно, открытое на великий океан мира». «Чувство родины я нахожу во всех явлениях мира и во всех уголках его»,– пишет Гамзатов.

В этом смысле тема его творчества – весь мир.

Из вышеприведенного сравнения представлений двух поэтов очевидно, что если для Сулеймана цветущий сад в глухом горном ауле, олицетворяющий родину, являлся источником неизбывного вдохновения, то для Расула Гамзатова – поэта современного – границы творческой нивы неимоверно расширились. В то же время для обоих поэтов характерно высокое сознание своей ответственности перед народом. Почетное право говорить от имени народа они воспринимают не как привилегию, а как неустанное служение его интересам.

Сулейман оказался уже в зените своей славы и в то же время оставался рядовым колхозником. Знаменательна его отповедь иностранному туристу по пути в Москву, на съезд писателей. В числе доводов, дающих ему право не уступить свое место «человеку из иного государства», старый поэт первым называет то, что он колхозник. Лишь потом он напоминает о своем почтенном возрасте и на третье место ставит тот факт, что он как никак «маленький или большой – простой поэт».

Поэтическое и человеческое в Сулеймане живут не отдельно, а слиты воедино, составляя суть его натуры, характера, главное свойство которого – беспокойство. Для Сулеймана нет малых дел, которыми можно пренебречь. Слава и величие не оторвали его от земли, не притупили сознание своей причастности к труду и заботам земляков.

Пристально всматриваясь в образ Сулеймана, созданный Капиевым, нельзя не вспомнить слова В.Г. Белинского о том, что народным стать нельзя, так как «народным делает человека его натура» и, «если надо родиться поэтом, то надо родиться народным, чтобы выразить своею личностью характеристические свойства своих соотечественников».

Не будет преувеличением, если слова великого критика мы отнесем и к Сулейману. Он во всех отношениях был явлением подлинно народным – и по характеру таланта, и по образу жизни.

Сулейману свойственно высокое представление о своем призвании. «Поэт – лестница,– говорит он,– по которой люди либо поднимаются вверх, либо спускаются вниз». Он стремится к тому, чтобы поэзия помогала людям подниматься вверх, стать лучше. В этом Сулейман видит свою задачу, свой долг перед народом. Поэт в беседе с московским писателем свое взаимоотношение с народом определяет, сравнив его с трудом кузнеца: «кузнец делает и серпы, и мечи для народа, тем и живет».

Интересны и суждения Сулеймана о природе творчества, о характере поэзии. Его взгляды на стихи и стихотворцев обнаруживаются в многочисленных спорах с Габибом. Сулейман ведет лукавый разговор о поэзии со знаменитым московским писателем, дает наставления безвестному юноше-пастуху, который решил у прославленного ашуга «держать экзамен на поэта».

Круг эстетических вопросов, поставленных в книге, дополняется прямыми «выходами» к читателю самого автора в форме притч и заметками на полях дневника, но Капиев сознавал, что кругозору старого певца не вместить со все покоряющей глубиной узкие специфические проблемы творческой лаборатории писателя и понимал некоторую ограниченность своих теоретических задач, ибо образ и творческая практика старого ашуга не давали ему возможности ответить на все волнующие его вопросы в форме избранного им повествования.

«Мой Дагестан» Расула Гамзатова в этом смысле более современен. И тонкие наблюдения большого поэта над спецификой творческого труда, и интересные размышления по жгучим вопросам литературоведения органичны для книги, предельно насыщенной идеей слитности художника и народа, неустанного и верного служения искусства благородным целям.

Авторская мысль разворачивается медленно, подобно неторопливо переливающей свои воды с отрога на отрог реке. Ручейками, вливающимися в ее русло, являются разделы: «Вместо предисловия. О предисловиях вообще», «О форме этой книги. Как ее писать», «Язык», «Тема», «Жанр», «Стиль», «Здание этой книги», «Сюжет», «Талант», «Работа» и т.д. Эти несколько литературоведческого характера главы органически входят в общую ткань повествования.

Сразу оговоримся, что Расул Гамзатов в своей книге не преследует цель давать определения тем или иным поэтическим категориям, не пытается упорядочить терминологию и т.д. Ему важно выразить собственное отношение к общепринятым установкам. Он просто делится своими мыслями, сомнениями. В книге прозы он высказывается, но не канонизирует.

Талант и мужество, талант и честность, талант и правда – вот стержень раздумий Р. Гамзатова. Тому, что талант выдвинут на первый план, не следует удивляться, ибо в творчестве и любовь, и преданность, и готовность служить своему народу остаются благими порывами, если не будут закреплены высоким дарованием. Р. Гамзатов отлично понимает это. Вместе с тем, он сознает и то, что природа таланта сложна до таинственности. Не случайно глава «Талант» открывается горским вариантом общеизвестной сказки о золотой рыбке.

Кстати, эта же притча использована и в «Поэте» Э. Капиева, но там к рыбке обращается старец Сулейман, и просьба его – одарить промчавшей молодостью.

У Расула Гамзатова его золотая рыбка может дать все, что только пожелает человек, а вот таланта дать не может. И Гамзатов заключает свою притчу обобщением: «Талант либо есть, либо нет. Его никто не может дать и никто не может отнять. Талантливым нужно родиться».

В то же время талант не передается по наследству; нередко от мудреца родится глупец, а сын глупца вырастает мудрым человеком. Это подтверждается великолепной притчей «Как я потерял кунака». В ней описан юноша, который по праву родственника Махмуда пытается «выбиться в известные поэты». Талантливым стать ему не помогли ни Расул Гамзатов, ни слава дяди Махмуда, ни «справка из сельсовета, справка из колхоза, справка из парторганизации и характеристика».

Талантом наделить никто не способен, даже жена,– иронизирует Расул Гамзатов в притче «Пусть будет старая, но талантливая», смеясь над горцем, который в погоне за литературным именем женился на столичной даме-переводчице. Вместо того, чтобы «отрастить курдюк», «он потерял и последний хвост».

В чем природа таланта? Этот вопрос неотступно занимает Расула Гамзатова. Он не литературовед, и он не дает законченного ответа на массу им же поставленных вопросов. «Я не знаю, что такое талант, как не могу сказать, что такое поэзия»,– признается он. Но ему ведомо посещение чего-то редкого, удивительного, загадочного и могучего. В такие моменты поэту кажется, что «брезжит сквозь пронизанный светлым лучом туман образ самого бога».

Талант – обретение крыльев и тяжелое бремя, потому что он связан с перегоняющими друг друга мечтами, а чтобы осуществились добрые мечты, необходимо беспрерывно работать. Поэтому-то Гамзатов и связывает разговор о природе таланта с мыслью о необходимости упорного труда писателя. В главе «Работа» он свою профессию сравнивает с занятием искательниц жемчуга.

Расул Гамзатов прав. В лице художника, в его творческой деятельности должны быть соединены воедино самые различные качества. Поэтому Расул Гамзатов с достоинством говорит о литераторе, как о работнике, чей труд и почетен и в тоже время необычайно тяжел.

Но ни талант, ни труд сами по себе еще не обеспечивают заслуженного признания, не приносят успеха.

И Расул Гамзатов в связи с этим особое место в своей книге отводит проблеме ответственности художника перед народом и его общественной деятельности.

Развитие чувства ответственности за свои деяния « у художника связано с его профессиональной и гражданской зрелостью. Гамзатов признается, что «с годами увеличивается ответственность перед самим собой и перед читателем, и рука не так отважно хватается за перо по каждому поводу». Тут действует несколько необычная закономерность: если тысяча людей вспахала землю, тысяча первому легче, но если тысяча людей писала стихи, тысяча первому труднее,..

Гражданская ответственность таланта перед людьми начинается с личной его ответственности перед своей совестью. «Не все то, что поется, песня, и не все то, что рассказывается, рассказ». Для этого, кроме добротного содержания и художественной выразительности и рассказ и песня должны быть сцементированы мужеством автора, его стремлением быть искренним «и перед всеми людьми, и перед самим собой». Искренность, в понимании Расула Гамзатова,– синоним честности и правдивости. Многозначительны в этом смысле «Притча о единственном поэте» и «Рассказ отца» (Раздел «Правда. Мужество»), утверждающие мысль о неподкупности подлинного художника и бессмертии правдивого слова. Нравственный идеал Гамзатова не допускает ни малейших колебаний от истины. Ложь и правда не могут сосуществовать, ужиться. Маленькая неправда уже есть ложь,– учил его в детстве отец – мудрый Гамзат Цадаса.

Не только ум и знания нужны человеку, чтобы «отделить ложь от правды», ему нужно и чувство истины, чтобы «назвать кривое кривым, прямое – прямым», нужно и мужество жить, не кривя душой, ибо всякие конъюнктурные соображения, приспособленчество в творчестве затем оборачивается муками совести. Умение осудить себя за ошибки сродно с мужеством. Предельная искренность побуждает Расула Гамзатова обнажить раны собственного сердца. Откровенность Гамзатова – признак нравственного здоровья и мощи его таланта, а отнюдь не поза. Не спекулятивная, не наигранная самокритика, а выстраданная годами боль в словах поэта о давнем грехе – стихотворении «Имам».

Представляют большой интерес размышления Р. Гамзатова о форме и стиле литературы. В них немало интересных наблюдений, оригинальных суждений, ярких сравнений, иронических намеков. Умело пользуясь излюбленным приемом – игрой слов, Расул Гамзатов четко разграничивает стремление обрести свою манеру письма от литературных маневров. Стиль, в его понимании,– стремление «быть самим собой», желание, чтобы его поэтическая арба катилась по им же проложенной дороге. Однако в разделе «Стиль» Р. Гамзатов понятие индивидуального творческого почерка порою несколько упрощает, сводя его к оригинальности натуры пишущего, к его житейской самобытности, привычкам. Так, истоки творческого своеобразия Абуталиба автор готов усмотреть даже в таких мелочах, как пристрастие старика к самокрутке («У моей самокрутки есть свое лицо.., а твои сигареты все, как одна, походят друг на дружку»), предпочтение рюмкам граненых стаканов и в том, что во время послебанной трапезы старый поэт вынул на отдельную тарелку мясо, резал его карманным ножом, а в суп крошил хлеб... Известно изречение: «стиль – это человек». Однако соотношение творческой индивидуальности и писательской личности может быть различным и не совпадать.

«Мой Дагестан» – книга взволнованных размышлений о традиции и новаторстве, о национальном и интернациональном в искусстве социалистического реализма. Здесь затронуты вопросы о национальных истоках литературы, ее отношении к народной жизни. Я знаю одно, утверждает Расул Гамзатов, когда литература перестает «питаться пищей своих отцов, переходит на иные изысканные блюда, когда она меняет нравы и обычаи, язык и характер своего народа, изменяет им, она хиреет и чахнет и не помогут ей никакие лекарства.

Соглашаясь с этим замечанием писателя, мы все же считаем уместным отметить то обстоятельство, что Гамзатов порою чрезмерно любуется традиционно-горским. В таких случаях температура его сыновьих чувств превышает критическую точку, за которой увлечение национальным оборачивается обручами самоограничения. Разве не об этом свидетельствует его сопоставление плодотворности двух разных талантов – народного певца, зурнача Абуталиба и композитора Годфрида Гасанова? Как бы Расул Гамзатов не вуалировал свои мысли, нельзя не заметить иронии, допущенной автором в адрес профессионала («Я сын своей земли, а он сын своего ремесла»).

«Мой Дагестан» напоен атмосферой высокой заботы о дальнейшем развитии национальных культур, размышлениями о ее исторических судьбах в век нарастающей цивилизации. В этой сфере среди проблем, волнующих Расула Гамзатова, видимо, самое главное все же – проблема национальных языков. Это и естественно, ибо родные языки и в прошлом были в загоне, да и теперь нет-нет, но раздаются голоса упрощенцев, толкующих процесс сближения национальных культур, как тенденцию к ассимиляции малых языков.

Этим и объясняется особая озабоченность Расула Гамзатова и его волнение. Трагедийные нотки звучат в рассказе о судьбе художника-дагестанца, искавшего свое счастье в Италии, во Франции. Он оттолкнулся от родины, принял чужую культуру, чужой язык, но не нашел счастья вдали от гор, не расцвело его творчество. Написал, правда, художник одну по-настоящему волнующую картину и называлась она «Тоска по родине». Беседовал Расул Гамзатов с земляком аварцем через переводчика. Узнавшая о том, что сын забыл родной язык, горянка – мать художника «закрывает лицо черной фатой, как закрывают его, когда услышат, что сын умер». После долгого молчания мать сурово произносит: «Ты ошибся, Расул. Мой сын давно умер. Это был не мой сын. Мой сын не мог забыть языка, которому его научила я, аварская мать».

С детства учили Расула Гамзатова любить, уважать родной язык, как главное богатство и достоинство горца. «Я верю тем геологам,– пишет Гамзатов,– которые говорят, что и в маленькой горе может оказаться много золота».

Это его программное утверждение – нет малых народов, нет малых языков.

В картинах, рассуждениях, высказываниях, на которых строится вся книга, раскрывается облик самого Расула Гамзатова, его духовный мир. Он предстает перед читателем как сложная беспокойная личность. Высок уровень культуры этого художника, широк диапазон мышления. Даже малые вещи он рассматривает в больших, порою планетарных масштабах, а явления крупные, отдаленные приближает к сердцу.

Его книга «Мой Дагестан» не проста, она начинается как песня о родном крае, а к концу рассматривается как анализ собственного творческого опыта, как заготовки («это еще не черкеска, но материал для черкески») будущей книги, книги Главной. Это – то раздумья об исторических судьбах Дагестана, то большой взволнованный разговор о путях развития современного искусства.

Двуплановость, видимо, литературный прием. Для Гамзатова, как и для всякого большого художника, тема родины и творчества, развивающиеся будто параллельно, по существу, слиты воедино, ибо творчество поэта, его раздумья о своем призвании неотделимы от жизни народа, от его прошлого и настоящего.

Вот почему нам представляется, что созданное Расулом Гамзатовым не стало лишь предисловием, а разрослось в настоящую книгу о Дагестане, о замечательных людях, населяющих Страну гор.

В этом смысле «Мой Дагестан» новое завоевание дагестанской литературы в ее движении к богатствам социалистического реализма, к профессиональной зрелости.

* * *

«Мой Дагестан» – произведение о многом, книга чуткого и пытливого писателя, старающегося не уклоняться от актуальных вопросов времени, а охватывать их во всем объеме.

Расул Гамзатов, подобно тому, как он это не раз демонстрировал в своем превосходном поэтическом творчестве, задуманное, наболевшее сумел сказать по-своему и в прозе также своим, «расуловским», ни с чьим не схожим языком. Критика дружно отметила эту стилевую необычность «Моего Дагестана», хотя ряд авторов и сводил особенности почерка Гамзатова к чисто внешним атрибутам, его экзотичности, цветистости.

Известно, что Л.Н. Толстой стиль, творческую манеру непосредственно связывал с индивидуальностью художника. «Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?»– вопрошал он по обыкновению, знакомясь с новым писателем. Эта мысль перекликается и с замечанием В.Г. Белинского о том, что личность Шекспира просвечивает во всех его произведениях.

Что же касается стилевых особенностей «Моего Дагестана», то мы осмелимся утверждать, что они заключены в неповторимой индивидуальности самого Гамзатова – писателя и человека. Кстати, на это указал и С. Бабаевский, заметивший, что «в этой книге сам Расул, его характер, его почерк, его выстраданные думы, его жизнь и боль его души».

Разумеется, Расул Гамзатов и в этой книге не является откуда-то уже как бы в «готовом» виде. Б. Бурсов, на наш взгляд, верно отметил то положение, что «художественная индивидуальность не может быть понята в отвлечении от всей его общественной и духовной практики».

Произведение истинного художника тем и ценно, что оно несет в себе собственную концепцию действительности. Сочетание собственного взгляда на жизнь, в котором неповторимо лично преломлен взгляд общенародный, создает главнейшую основу того, что мы называем творческой индивидуальностью.

Вместе с тем творческая индивидуальность определяется также особенностями среды, в которой рос, формировался художник. Это тесно связано с другим важным моментом – плодотворным освоением творческим индивидуумом национальных традиций.

В этой связи хочется, забегая чуть вперед, отметить, что своеобразие прозы Расула Гамзатова следует искать в том, что она глубоко ушла своими корнями в горский фольклор, в многоязычную дагестанскую поэзию, в родную атмосферу национального художественного наследия предшественников.

Верность национальным традициям у Расула Гамзатова органически связывается с беспрестанным освоением художественного опыта других народов. Это – сознательная ориентация художника на лучшие образцы эстетического капитала, накопленного передовыми, более развитыми культурами.

Известно, что постоянная учеба у великих русских писателей ускорила созревание таланта Эффенди Капиева. То же самое происходило и с Расулом Гамзатовым.

В июне 1963 года на торжественном заседании, состоявшемся в Махачкале по случаю вручения Расулу Гамзатову Ленинской премии, поэт с высокой трибуны заявил: «При всем таланте и мужестве нашего народа я бы не выступил здесь с этой трибуны, если бы не было русского народа, русского языка, Московского литературного института, дорогих поэтов, которые сделали меня наследником Пушкина и Лермонтова. С чувством глубокой любви я думаю о моих учителях от Пушкина до Твардовского».

Прошло несколько лет. Было время думать и передумывать, и Расул Гамзатов в прозаической книге «Мой Дагестан» снова возвращается к тому, о чем он говорил в 1963 году. Теперь вопрос он ставит более глубоко, он говорит уже о двух матерях. Вторая мать – великая Россия,– она «воспитала, окрылила, вывела на широкий путь, показала неоглядные горизонты, показала весь мир». Махмуд и Пушкин – два портрета висят на стене сакли поэта, и «в томиках Блока, напоенных прохладой белых ночей Петербурга, хранился не один огненно-горячий цветок с аварских высокогорных лугов».

Вот те аспекты, которые, на наш взгляд, должны служить исходными позициями при рассмотрении стилевых особенностей книги «Мой Дагестан».

Многие отмечают окрыленность, приподнятость, светлую воодушевленность книги. Веяние «моцартовского начала» услышала, например, в книге Гамзатова И. Снегова.

Отчего такое впечатление? Объяснения, кажется, дает сам автор: «Буду то спешиваться, то вскакивать в седло», т.е. в пути он будет и рассказывать и петь.

Поэзия проникла в «Мой Дагестан» двумя путями. Первый – особенности стиха Расула Гамзатова отразились на его прозаическом слоге: яркая образность, тонкость чувств и восприятий. Это тот случай, когда проза, вобравшая в себя щедрый заряд поэзии, сверкает изнутри. Второй – непосредственные поэтические вставки в ткань прозы. Это осуществляется то в виде эпиграфа к отдельным главам, то втискивается в строку кстати пришедшее на память четверостишие или целая строфа, то приводится законченное стихотворение, то цитируется отрывок из поэмы. Тут использованы и народные песни, и Махмуд, и то, что было опубликовано раньше, и то, что сочинено Гамзатовым в процессе работы над его прозаической книгой.

Поэтических вставок в «Моем Дагестане» много. Но это не лубочные мазки, не погоня за дешевой красивостью – в стихотворных кусках четко проступает их смысловое значение в прозаическом контексте. К поэзии Расул Гамзатов прибегает в моменты особого душевного волнения. Стихи нужны тогда, когда состояние души и чувства, обуревающие автора, могут быть переданы только проникновенным языком поэзии.

О прозе Расула Гамзатова можно сказать то же самое, что было однажды сказано в отношении Гейне: «Его проза перепахана плугом поэта».

«Мой Дагестан» – проза переменчивых настроений. Поэт свой внутренний мир уподобляет морю: ведь и оно «бывает то ласковое, то вкрадчивое, то сердитое, то разгневанное. В поэте тоже неразрывно живут радость и скорбь, слезы и веселье, сила и слабость». Откровенный, искренний с читателем писатель не станет утаивать отливы и приливы, спады и подъемы своей души. Бодро, задорно, игриво начало книги, ее предисловие. Это предвкушение приятной работы.

Тонким лиризмом, мягкой и задушевной грустью овеяны те места книги, в которых память автора обращена к родному аулу, к годам отдаляющегося детства и отрочества.

При всей лучистости, жизнерадостности повествования на страницы книги падает нередко и тень грусти, глубокой и искренней. Это в памяти автора всколыхнулось что-то неприятное, карающее его совесть или же вызывающее сочувствие. В такие моменты (воспоминания о художнике-аварце, забывшем родной язык, исповедь перед тенью Шамиля и т.д.) Гамзатов уходит в себя, объясняясь будто с самим собой. Сумрак, охвативший душу автора, накладывает, разумеется, отпечаток и на стиль книги.

Вместе с тем в писательской манере Расула Гамзатова ярко выразилась колоритная натура автора-горца, человека быстрых реакций, бодрости духа. Когда весело на душе, выдумка автора неистощима. Он смело вносит в книгу множество неожиданных забавных эпизодов, речь его брызжет остротами, прибаутками. Он то вспоминает джигитов, похитивших в ночной темноте вместо молодой горянки глухую старуху, то передает смешную историю о разоблаченном спекулянте, одетом в женский наряд (в год, когда женский вопрос в Дагестане «был поднят на должную высоту»).

Расулу Гамзатову не нравится в людях заносчивость, мнительность, назойливость. И он высмеивает эти пороки резким сарказмом, обнажая всю убогость, ничтожество лиц, ставших объектом авторского осуждения. То это молодой поэт, часто меняющий жен, то это драматург, воюющий за право господства в избранной им теме, то это «энергичная жена одного небезызвестного дагестанского поэта», при упоминании имени которой бросает в дрожь весь Союз писателей, все издательства и газеты.

«Мой Дагестан» насыщен и юмором, и иронией, и едкой насмешкой, и горечью, но общее настроение, которым она заражает читателя – светлое, жизнеутверждающее.

Стилевое богатство «Моего Дагестана» обусловлено также непосредственным присутствием в нем на равных с автором правах и других персонажей – Гамзата Цадасы, Абуталиба Гафурова, личностей весьма колоритных. Расул Гамзатов к ним относится неодинаково, и это сказывается на манере повествования. Обращение к Гамзату Цадасе подчеркнуто почтительное, любопытствующее. Речи Гамзата, его высказывания о жизни и горской этике, его суждения и оценки исполнены в духе сдержанном. Воспоминания об отце пронизаны невысказанной нежностью, суховатой мужской любовью.

Абуталиб же в книге предстает в ином плане. Он тоже талантливый, своеобразный горский поэт, но в его облике нет ничего общего с установившимися хрестоматийными представлениями о забронзовевших еще при жизни в собственной славе певцах. У него не мраморный лик, позлащенный лучами мифов, ничего монументального в нем нет. Расул Гамзатов обращается к нему просто, как к своему другу на «ты», иногда подшучивает над ним, интригует на разговор, нередко и упрекает. Так подходил к своему поэту и Эффенди Капиев, создавая его образ во всей его жизненной непосредственности.

Гамзат Цадаса и Абуталиб Гафуров – обогащенные жизненным опытом горцы, оба признанные в народе поэты,– по складу характера люди разные. В книге Расула Гамзатова это находит свое внешнее проявление то в поведении, то в речи старцев. Если отец Расула Гамзатова облекает мудрость в суровые, простые и строгие, как собственная одежда слова, то Абуталиб – это носитель мягкого незлобливого юмора. Шутки, остроты, брызжущие смехом притчи, сказанные нередко со скрытым намеком, дополняют юмор ситуаций, в которые часто попадает старый поэт. Он – олицетворение веселости и остроумия.

Если можно так выразиться, Гамзат Цадаса и Абуталиб Гафуров – это два крестьянина, которые участвуют в пахоте поля книги «Мой Дагестан», но борозду, конечно, ведет сам автор, Расул Гамзатов.

В книге «Я хочу рассказать вам...» Ираклий Андроников рисует Расула Гамзатова как замечательного импровизатора устных речей. В «Моем Дагестане» этот дар импровизатора выразился с наибольшей выпуклостью и наглядностью. Расул Гамзатов рассказчик такой силы и обаяния, что даже документально-жизненный материал, обильно привлеченный им в его книге, перемолот в этом плане и приобрел соответственное замыслу живописное оформление.

В книге Гамзатова часто встретишь переложение тех его отдельных тем, воспоминаний, фактов, наблюдений, мыслей, которые известны по его ранним публицистическим выступлениям и статьям, но и они переложены соответственно новому замыслу.

Порою Гамзатов возвращается к темам, в той или иной степени разработанным им в поэзии. Например, истоки размышлений о родном языке, да и сам образ «языки-звезды» были намечены еще в поэме «Звезды Дагестана». Гамзатов-прозаик иногда и прямо ссылается на свою поэзию. Так, в главе «Работа» он воспроизводит шутливый разговор горянок «о беззаботном сердце и легкой доле Расула», но прежде как бы предупреждает читателя признанием: «Этот случай произошел давно... Я даже описал его в своей поэме, но не могу не вспомнить и здесь».

Весьма плодотворно использует Гамзатов и прием контаминации – прямого или вольного привлечения в книгу высказываний героев и даже целых диалогов из произведений других авторов. Таковы обращения к наследию Эффенди Капиева и к его книге «Поэт».

Как рассматривать все эти элементы в книге Гамзатова? Что они означают? Не повторение ли это самого себя? Не эпигонство ли обращение к книгам предшественников? Нет, это просто сродни манере взрослого человека свободно держаться в обществе,– то, что приходит с опытом, зрелостью. Расулу Гамзатову вообще чужда горделивая поза первооткрывателя, а собственные и чужие находки он использует творчески, то углубляя и развивая их, то просто направляя на них луч света нашего времени. Вся его книга – это сплав и своего творческого опыта, и опыта предшественников, это – синтез художественных достижений прошлого и прогрессивных тенденций сегодняшнего литературного процесса. В этом смысле «Мой Дагестан» Расула Гамзатова – книга новаторская и по содержанию, и по смелости самого художественного эксперимента.

Огромное теоретическое и практическое значение имеет подход Расула Гамзатова к использованию золотых россыпей фольклора, богатств эстетической и житейской мудрости горцев. Здесь Гамзатов предстает перед нами как отличный знаток теории литературы, законов творчества и как умный обладатель богатейшего наследия предков. Особое значение для Гамзатова здесь имеет опыт Эффенди Капиева. Для него Капиев интересен не только как собиратель фольклора, но и как писатель, в чьем творчестве народные богатства нашли цельное гармоническое применение.

Национальная сфера образного мышления «Поэта» богата необычайно. Автор «Поэта» имел уже за плечами книги «Песни горцев» и «Резьба по камню», переводы поэзии Сулеймана Стальского. Эта трудная черновая работа открыла молодому писателю секреты образных приемов народной поэзии, прелесть народной речи, приучила его к живой гибкости фразы, емкости и красочности изображения. Всем предшествующим опытом Капиев был подготовлен к тому, чтобы в «Поэте» с янтарными камушками горского слова обращаться как мастер ювелирных дел.

Проза в «Поэте» многоцветна, насыщена образами. Это – живопись словом. Книга Капиева плотна, густа, изобразительные средства мастерски использованы как средства психологической характеристики, все строится на образах. Как правило, отмечает Н.В. Капиева, это еще одно доказательство того, что стиль «Поэта» отливался из двух пород: родной горской поэтической традиции и классической русской прозы. Наследуя, творчески перерабатывая в своей писательской мастерской богатство двух культур, Капиев достиг собственного почерка.

Среди книг, «отмеченных особенно очевидным своеобразием стиля и занимающих как бы несколько обособленные места в нашей литературе», К. Симонов первой назвал книгу Эффенди Капиева «Поэт».

Опыт Капиева благотворно повлиял на формирование стиля «Моего Дагестана» Расула Гамзатова. Свою книгу он склонен сравнить со сказочным африканским цветком, в котором «каждый мог найти свое близкое и родное». Это признание не означает, что автор собрался написать безликую, собранную из уже изведанного, книгу, в которой представлено сразу все и – ничего конкретно. Наоборот, то, что он сделал, стало ярким букетом со своим собственным ароматом. И главной приметой «Моего Дагестана» стало его национальное своеобразие и новизна. Это то же, что у Эффенди Капиева, и нечто другое. Высокий профессионализм опытного литератора соединен в его книге с натуральной колоритностью народного духа, ума и жизнеутверждающей веселости.

В «Моем Дагестане» авторская речь красочна, афористична. Оставаясь верным принципам Эффенди Капиева, Гамзатов сокровища устного народного творчества использует не просто как национальный наряд («вот моя книга. Не хочу нацеплять на нее серьги, бубенцы, украшения»), а привлекает в целях лучшего раскрытия содержания. Ведь ни одна притча, ни одна легенда в «Моем Дагестане» не приведена «просто так»,– здесь все работает, двигая обнаженную, а часто и упрятанную вглубь мысль автора.

У Эффенди Капиева объем фольклорного материала и способы его привлечения не столь обширны. А у Гамзатова – это целый клад. Народная мудрость щедро льется на страницы книги не только в обращениях к фольклору, но и через такие каналы, как «Абуталиб сказал», «Отец рассказал», «Рассказывают». Много изюминок, любопытных миниатюр в «Воспоминаниях» самого автора и других персонажей.

К концу книги Капиева, когда Сулейман оказался в иных условиях, в новых обстоятельствах, фольклорные формы стали как бы сковывать авторскую волю писателя, и он обратился к литературным формам. Так родился «Московский дневник» – одна из наиболее сложных по своей живописи и психологизму новелл книги. В рамках дневника происходит смешение «сюжетного времени», расширяется простор видимости героя. Сама специфика жанра дает автору возможность непосредственно участвовать в происходящих событиях, оценивать их, пускаться в свободные лирические отступления или углубляться в раздумья. Но Капиеву по ходу развертывания сюжета показалось недостаточным и это – отдельные главы стали перемежаться с записями «На полях дневника». Записи пестры: это то читательские письма Сулейману, то шутки старца, то загадки (Сулейман любит внезапными вопросами проверять быстроту ума, сообразительность собеседника), то оброненные им в разном состоянии духа замечания, то четверостишие или короткая реплика, то размышления о роли переводчика или патетическое обращение к родине. Заметки «На полях дневника» – это своеобразная форма дополнений к портрету ашуга. Но в них активно бьется и мысль автора. Капиев среди «Заметок» помещает и то сокровенное, что не сумел дать в ходе общего повествования. Таково, например, его стихотворение в прозе, посвященное великому русскому языку.

У Расула Гамзатова тоже есть свои «Заметки на полях», но они у него названы «Записными книжками». По характеру это – и повествование, и полемические заметки, и дневниковые признания самому себе, и копилка фольклорных драгоценностей.

Если у Капиева записки «На полях дневников» – это дополнительные мазки к портрету Сулеймана, то «Записные книжки» Гамзатова – одна из мощных подпорок композиции книги.

Вспомним о том, что Капиев в годы войны вел «Записные книжки». В них, как известно, запечатлевалось не только увиденное и услышанное на фронтовых дорогах, но и раздумья писателя о творчестве. Нередко это было возвращением к проблемам, затронутым в «Поэте» – уточнения, углубления, дополнения.

Думается, что «Записные книжки» – то новое, что Капиев ввел в дагестанскую литературу,– удачно использовано и его преемником. Более того, Расул Гамзатов, прибегая к «Записным книжкам» как к приему в сюжетной системе книги, максимально расширил возможности жанра.

Автор книги «Мой Дагестан» открыл мало изведанные возможности безсюжетной прозы.

«Мой Дагестан» – книга раздумий и, если бы она от начала до конца писалась «сплошным текстом», она, вероятно, проиграла бы в смысле читательского интереса. Поэтому-то Гамзатов сделал совершенно новый литературный ход – кроме фольклорных жанров, «Воспоминаний», «Записных книжек», композиционно чётких и означенных отдельно, он внес в книгу такие новые формы, как «Из записных книжек отца», «Аварцы рассказывают», «Из разговора на аульском годекане», «У горцев спросили». Нередко и воспоминания – вставки получают в книге особые названия, выступают в форме самостоятельных рассказов. Таковы, например, «А теперь о надписи на унцукульской палке», «Я скажу Изе», «Чью фотографию поместить», «Шамилю задали загадку», «О пьесе моего знакомого», «Новая квартира Абуталиба» и т.д.

Увлекательному течению повествования в «Моем Дагестане» содействуют и такие сюжетные «мостики», как «Или бывает так», «Говорят», «Все же», «Кроме того», «Еще», «А также», «Конечно» и т.д. – смысловое и эмоциональное значение которых в книге неоспоримо.

Стилю книги особый блеск придают эпиграфы, которыми автор одарил почти каждую главу. Как известно, Капиев чаще всего выносил эпиграфом высказывание классиков или народную мудрость. А у Гамзатова эпиграфом служат и надписи, и изречения Абуталиба, и народные приметы, и собственные раздумья, и извлечения из текста самой книги, и советы молодому писателю, и стихи автора. Система эпиграфов, их идейно-эстетическое значение в книге настолько своеобразны и велики, что заслуживают специального исследования.

Знаменательным событием в творческой судьбе Расула Гамзатова был выход в свет трехтомного собрания сочинений. Для поэта, тщательно готовившего новое издание, это был строгий экзамен не только перед многомиллионным читателем, но и перед своей совестью, всевозрастающей требовательностью ж самому себе. Сюда,– пишет автор в «Слове к читателю», предпосланном первому тому – не вошли многие стихи и поэмы, даже целые книги, «ибо не все написанное выдержало испытание времени да попросту не удовлетворяет меня сегодня». Расул Гамзатов хочет дать читателю только то, в чем «можно найти какие-то зерна»,– только новое, непохожее, только характерное для его творчества, свойственное только его народу.

Книга «Мой Дагестан» по праву вошла в третий том собрания сочинений Расула Гамзатова, выдержав строгие критерии автора.

Время показало, что Гамзатов не ошибся. «Мой Дагестан» явился произведением крупного значения не только в судьбах дагестанской литературы. Это новаторский вклад в общесоюзную литературу.

1972 год

Абуков, К.И. Проза поэта [Текст]// Абуков, К.И. У костра, зажженного М. Горьким.- Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1972.- С. 77-106.

Камал Ибрагимович Абуков (род. 1938) – прозаик, драматург, литературный критик, народный писатель Республики Дагестан