О РОДИНЕ ПЕСНЯ ЕГО

Наталья Капиева, Владимир Огнев

Наталья Капиева. Что такое наш диалог? Отклик на завершение издания, являющегося заметным событием? Полезное столкновение мнений? Для меня это скорее всего давно назревшее и получившее возможность разрешиться в беседе желание определить: чем дорог мне поэт? Почему, не слабея от давнего знакомства, так властно всякий раз берут его стихи за сердце, заставляют возвращаться, грустить, сострадать и сорадоваться? Может быть, потому что он не позволяет себе повторяться? С каждой новой книгой Расул Гамзатов приходил ко мне, меняясь. Вначале это была молодая ясность, неомраченная радость любовных строк, героическая пылкость первых поэм...

Затем вдруг «Разговор с отцом», как некий рубеж, знак мужания требовательной мысли. Лирическая повесть в стихах «Горянка», где так много доскональной и действенной житейской прозы, что иному беллетристу ее достало бы на пухлый роман. «Письмена», словно бы заново открывшие древний мир восточной философичности, но волшебно озаренные пламенем самой современной современности. «Мой Дагестан» – своеобразная книга о горах, о поэзии, о себе. «Мулатка» и «Четки лет» – они в чем-то близки – вдохновенные и мучительные раздумья, путевой дневник человека, идущего по острию времени, отягченного огромным (подчас кажется, непосильным) опытом жизни, накопленным на дорогах планеты («время» и «дорога», как и слово «горы», эти слова едва ли не чаще всего встречаются в стихах Расула Гамзатова).

Да, он всегда нов!

Владимир Огнев. Всегда новый? В наше время это определение художника не всегда свидетельствует в его пользу. Я бы сказал, прочное дарование больше располагает к себе читателя. Не спорю с вами, продолжаю думать вслух... Меня в последние годы занимает вопрос о связи времен, человече­ской памяти, верности неколебимым ориентирам.

Поэзия Гамзатова нова развитием поэта, а не погоней за временем. Это разные вещи. Но и само развитие художника диалектично. Есть поэты, которые всю энергию свою употребляют на фиксацию нового, принимая его в потоке, иной раз проникая в его суть, иной раз лишь отмечая его новизну. Есть поэты прямо противоположного дара: их творческое внимание направлено на черты устойчивые, корневые. Но есть дарования, кому по силам сама диалектика жизни, передача полноты живой жизни с ее болью утрат и тревогой рождений, радостью приятия нового и глубокой верой в мудрые основы чего-то непреходящего. Это счастливые дарования, так как в их стихах встречаются три времени. А ведь только ощущение движения, полноты жизни, чувство историзма и рождают большое искусство. Таков Гамзатов. Может быть, известную роль сыграло тут и особое положение его как поэта народа, резко совместившего в своем духовном развитии черты разных периодов. Новое и старое для Гамзатова зрелого периода его творчества не отвлеченные контрастные понятия, а сложный и не всегда безболезненный сплав вековых традиций, в которых тоже много ценного и дорогого, с тем новым, социалистическим, что пришло в горы, распахнув неоглядные дали перед его народом... Мир стал бы совершенней, говорит Расул, если бы следовал обычаям и древним, и новым, были бы они лишь добрыми. Я писал об этом в своей книге «Расул Гамзатов». Но хочу еще раз подчеркнуть эту мысль.

Трудно однозначно определить, в чем секрет этой диалектики...

Наталья Капиева. Может быть, в цельности поэтического облика? Она очевидна. И все же не лишне еще раз задуматься, в чем она. Теперь, когда многолетний труд поэта как бы сконцентрирован в обложке трех томов, это кажется проще. Как вы думаете, Владимир Федорович?

Владимир Огнев. Вопрос непростой... У Блока есть хорошее определение художника: человек, который «обладает взглядом ребенка, но во взгляде этом светится сознание зрелого человека». Мне всегда казалось, что это сказано о Расуле. Непосредственность, естественность как свойство таланта встречаются редко. Но это – первичное качество. Если кончить на нем, а не начать с него – мало будет проку. Будет «ребенок», но не «зрелый ум». Цельность поэзии Гамзатова в сочетании полярных достоинств – непосредственности и глубокого ума.

Наталья Капиева. Может быть, еще и в другом? Всю свою жизнь, подобно соловью его ранних стихов, Расул Гамзатов верен одной песне. «Неисчерпаем и бесконечен для меня мой Дагестан»,– сказал он. Все явления века, все праздники и грозы земли он отражает, обращаясь к этому волшебному для него зеркалу, лики всех континентов сопоставляет с лицом горской родины.

Владимир Огнев. Одна песня... Но как она обогащается! Марина Цветаева начала со стихов о рябине. В 1916 году она писала: «Красною нитью рябина зажглась. Падали листья. Я родилась». А близко к концу, тоскуя по родине: «Но если по дороге – куст встает, особенно рябина...» И оборвала на многоточии. Вот оно, чувство «одной песни»! Так же у Гамзатова. Его соловей знает лишь одну песню – о Родине. Но как обогащается с годами содержание понятия Отечество? Анализ этот дал бы нам многое для понимания поэта.

Гёте считал, что индийская философия проходит те же фазы, что и человеческая жизнь: все мы сенсуалисты, пока мы – дети; пока любим – идеалисты, потом – скептики, наконец, заканчиваем кинетизмом... Но так думал Гёте. Пока поэт остается поэтом, он, и проходя этот условный «путь», остается ребенком, даже приобретая с годами здоровый скептицизм, то есть становясь трезвым, «зрелым умом».

А в чем, по-вашему, сказывается зрелость поэта? Какие новые стороны в его поэзии открыли вы для себя?

Наталья Капиева. Новое у Расула Гамзатова я вижу в выражении тех черт народного духа, каких не могла открыть поэзия его отцов. Я, разумеется, говорю не о степени таланта, мастерства – среди предшественников Гамзатова были великие поэты. Но он олицетворил иной, новый день страны. Новых людей, новую любовь, новые песни, новый пейзаж. Дагестан победивших творцов и строителей, Дагестан, множеством путей связанный не только с жизнью соседей, но с современностью самых дальних стран и народов, частица могучей державы,– в полный голос первый об этом сказал он. Новизна не принесла ему потерь в самобытности своего, горского. Но и самобытность его – новая.

Мелодия Аварии и в его стихах о Кубе, об Африке или Японии. Понятно, он поэт «общий», применяя определение Стальского. Но общечеловеческое (потому что и оно – богатство его таланта) не умалили национального в его поэзии. Напротив, сделали национальное более высоким, зорким, могущественным.

Владимир Огнев. А могли ли хотя бы возникнуть опасения в том, что интернациональное способно умалить национальное своеобразие его стихов? Помните у Блока... «Страсть всякого поэта... насыщена духом эпохи... ибо в поэтическом ощущении мира нет разрыва между личным и общим...» «Личное» (свое) и «общее» (общественное) в каждый момент творческого акта не могут не соприкасаться, не координироваться между собой. Нация, голосом которой говорит поэт, не может быть выключена из исторической жизни. И разве восьмистишия или надписи аварской поэзии Гамзатова не подтверждают этого?

Иногда приходится слышать: поэт имярек слишком национальный, он не поддается переводу (последнее почему-то даже звучит как похвала!) А на поверку оказывается, что «слишком национален» он только потому, что его опыт узок и не интересен дальше своего района или аула. Бывает многое превосходство «своего», которому не по пути с тем «своим», которое становится «общим». Первое бедное «свое», если хотите на поверку – и для «себя»... бедное.

Наталья Капиева. Да, но вы заметили, чем шире круг раздумий, чем значимей эти раздумья, чем глобальнее география стихов Расула Гамзатова, тем с годами все охотнее прибегает он к источнику, который назвал чистым и вечным,– к горской поэтической традиции? Вот что я хочу сказать. Полистайте «Четки лет». Горская песня, легенда, сказка не только как одно из слагаемых, а и в первородном, так сказать, виде вошли в книгу. Они блестяще служат замыслам поэта.

У лезгин есть предание о богатыре Шарвили. Этот горский герой, подобно Антею, терял силу, стоило его ногам оторваться от родной земли. Шарвили был побежден, когда на месте поединка рассыпали горох и покрыли его коврами... Может быть, в наш век для поэта горох – это опасность рассыпаться в мелкотемье, а ковры – равнодушие и успокоенность? Слава богу, ни то, ни другое никогда не коснулись Расула Гамзатова.

Силу поэта удесятеряет родная земля. Его все более видимое родство с народной дагестанской традицей (широко, во всем – от характера мышления, манеры чувствовать до особенностей формы, от метафор до коллизий) – не единственный, разумеется, но один из дорогих для него способов утверждать свое поэтическое единство, свое национальное своеобразие. Это крепло с годами. Сравните, скажем, поэму «Солдаты России» и поэмы «Звезда Дагестана» или «Пять пальцев».

Н. Тихонов назвал прославленного лирика Махмуда из Кахаб-Росо «кавказским Блоком». Кто знает, как назовут когда-нибудь Расула! На такие оценки имеет право лишь время. Но вот что он аварский Расул Гамзатов, это поэт утвердил.

Владимир Огнев. Да, «аварское» начало Гамзатова, его кровное родство с народной поэтической традицией недискуссионно.

Но мне кажется, что Расул Гамзатов вобрал в себя не только высказанное поэтами-предшественниками, но и всю невысказанную его народом горечь и радость за века, не только за время, доступное его физическому участию в жизни... Вот еще в чем необыкновенная родность и многоликость его поэзии. Вот как я понимаю и вашу притчу о Шарвили: коврами можно не только застелить землю, ими можно застелить правду, завесить прошлое. Ни то, ни другое и впредь Расулу не угрожает. Недаром имя его – Расул, то есть «представитель».

Наталья Капиева. О многоликости. Многоликий не значит разный. Разное часто граничит со случайным. А свойство истинного таланта – многожды воплощаясь в новых обликах, всегда оставаться самим собой.

В своей щедрой многоликости Расул Гамзатов – всегда Расул Гамзатов. Это стало еще очевиднее, когда мы получили возможность идти за ним вот так: шаг за шагом, от тома к тому.

Сегодняшний Расул Гамзатов начинался в его молодых стихах:

Слышишь песнь соловья?
В ней звучит торжество.
Но о чем он поет?
Неизвестно, увы, никому.
Я уверен:
О родине песня его.
Ведь другая давно б надоела ему!

(Р. Гамзатов. Песня соловья. Перевод Н. Гребнева)

Молодая песня насытилась опытом и грустью зрелой поры, она стала сильнее. Но не она ли откликается в «Восьмистишиях»?

Я нынче песню позабыл свою,
Ту, что вчера казалась всех дороже.
И, может, песню, что сейчас пою,
Лишь день пройдет, я позабуду тоже.

Но мне запала в душу песнь одна,
Ее мне пела мать с печалью скрытой.
Та песнь такой любовью рождена,
Что никогда не может стать забытой.

(Р. Гамзатов. «Я нынче песню позабыл свою…» Перевод Н. Гребнева)

Его стих пленяет сильнейшим из очарований поэзии – столкновением страстей и мыслей, «борьбой» образов.

О, как хорошо постигнута им эта тайна противоборствования слова! Как все артистичнее варьирует он противоречивость образов и их согласование. На этом, в частности, зиждятся почти все восьмистишия. И именно поэтому бесплодны попытки им подражать. Вы помните, конечно, поток восьмистиший, хлынувший и схлынувший со страниц книг некоторых горских поэтов после того, как вышли в свет «Письмена»? Доступность жанра оказалась обманной. Жанр, говоря словами Ю. Тынянова, не «достается из шкапа в готовом виде...» Чтобы его оснастить – его надо выстрадать. Тему, образ, эпитет – все многократно поворачивает Расул Гамзатов, как гранильщик самоцвет. Чем острее грани, тем пронзительнее блещет мысль, тем переливчатей оттенки.

Вот еще строки. Из стихов последних лет:

Остановись, мой конь, остановись,
Натянутым поводьям покорись,
Осталась где-то юность за спиною.
Скачи, мой конь, вдоль скальных амбразур,
Переходи на бешеный аллюр.
Тебе ль не знать, что молодость со мною.

(Р. Гамзатов. Скачи, мой конь, скачи! Фрагмент. Перевод Я. Козловского)

Эта-то страстная энергия движения и пленяет! Слишком часто в последнее время приходится читать стихи вялые, описательные. Они – лишь подобие поэзии. Стих рождается из противоборства мысли. Гармония – через сближение противоположностей.

В этом – Расул Гамзатов.

Владимир Огнев. Драматизм, конфликтность лирики Гамзатова – несомненно крепнущие качества. И здесь я вижу прямую связь между «все более видимым ростом поэта с народной дагестанской традицией» – с одной стороны, и укреплением реализма всей нашей литературы – с другой. Уважение к народу, истинное понимание народности в поэзии не могли не привести его мысль к истокам духовной жизни горцев. Путешествие к истокам – не простое повторение пройденного и отнюдь не возвращение «блудного сына». Это соизмерение личного опыта с современным нравственным опытом народа, его мечтами, чаяниями. В данном случае я говорю обо всем народе, не только об аварском.

Что же касается «определения» Гамзатова, то разрешите закончить шуткой, которую так любит наш поэт... Расул говорил как-то, что нельзя оценить прошедший день, если солнце еще не погасло; подытожить дела зимы, пока снег не стаял, дать приговор весне, пока она еще в разгаре... Сложно наше с вами положение: мы пытаемся сделать и одно, и другое, и третье! Но как быть? Трехтомное собрание сочинений – повод достаточно веский для некоторого подведения ито­гов, хотя впереди у поэта еще много дней, зим, весен творческих свершений.

1970 год

Капиева, Н., Огнев, Вл. О родине песня его [Текст]// Литературная газета.- 1970.- 18 марта.

Наталья Владимировна Капиева – литературовед

Владимир Федорович Огнев – литературный критик